Произнося эти слова, гуляка и плут Лючио из шекспировской пьесы «Мера за меру» моментально преображается из пустого сибарита в человека, который готов на многое, лишь бы спасти невиновного.

В спектакле «Мера за меру» Московского драматического театра им. Пушкина (реж. Деклан Доннеллан) в роли Лючио занят актер Александр Феклистов. В Тарту и Таллинне постановку можно было посмотреть в рамках фестиваля «Золотая Маска в Эстонии».

На тот момент номинаций на престижнейшую театральную премию России у спектакля еще не было, но организаторы не ошиблись с выбором: как стало известно в середине ноября, «Мера за меру» претендует на «Золотую Маску» в пяти номинациях, среди них — «Лучший спектакль большой формы», «Лучшая работа режиссера» и «Лучшая мужская роль».

Александр Феклистов, кстати, стал в 1995 году первым актером, получившим «Золотую Маску» за лучшую мужскую роль. И хотя его роли в шекспировских спектаклях Деклана Доннеллана на «Золотую Маску» не номинировались, для ирландского режиссера Феклистов стал талисманом, как, впрочем, и Доннеллан — для Феклистова.

Соседство Шекспира и телесериалов

— Пять лет назад, приехав в Таллинн с «Двенадцатой ночью», вы сказали в интервью «ДД», что с точки зрения душевного комфорта Деклан Доннеллан воплотил все ваши театральные мечты. Это ощущение сохраняется по сей день?

— Да, конечно. Несомненно! Иначе я бы не сидел сейчас здесь... После «Двенадцатой ночи» Деклан поставил «Бурю» по одной из лучших пьес Шекспира, я там играю уродливого дикаря Калибана. «Мера за меру» — совсем свежая работа, мы сделали ее в прошлом ноябре. Начинали, как всегда, в лесах... Все последние работы Деклан начинал на выезде — в домах отдыха, на каких-то базах, на реках. Мы посещали разные странные учреждения.

На этот раз должны были посетить тюрьму и монастырь — понятно, почему: в пьесе Шекспира часть действия происходит в тюрьме, плюс героиня там — монахиня, значит, монастырь тоже нужен. В тюрьму нас, ясное дело, никто не пустил, но в монастырь мы съездили. Провели время с пользой для дела.

— Чем для вас так хорош Деклан Доннеллан?

— Ну, тут ведь как... Режиссер или создает новый мир совместно с актером, или просто помогает ему репетировать. Или вообще настаивает на собственной версии мира — а наши, актерские, миры не учитывает... Пути есть разные, я не говорю, что одни плохи, а другие хороши. Но мне ближе создание нового мира — даже если меня обманывают, даже если на самом деле режиссер создает мир против моей воли.

Актерство — это ведь профессия, в которой детская душа должна присутствовать очень долгое время, чем дольше, тем лучше. Мы, как дети, все равно тянемся к тем, кто дает понять, что нечто создаем мы сами — а не кто-то велит нам что-то создать... Доннеллан — человек энциклопедических знаний, он очень тонкий философ, он психолог, у него прекрасное чувство юмора. И он делает всё, чтобы актер ощущал душевный комфорт. Это очень важно, без этого я — в своем возрасте — уже не хочу работать.

— Насколько «Мера за меру» — политический спектакль? Параллели с тем, что происходит в России, лежат на поверхности: благочестивый наместник герцога правит городом так, что его стремление к праведности оказывается хуже порока...

— Конечно, какие-то отзвуки я в пьесе слышу. После второй или третьей читки у меня, скажу честно, был шок от того, насколько описанное Шекспиром похоже на то, что происходит в России. Естественно, впоследствии это ощущение только обострилось. Даже год назад «Мера за меру» была очень актуальна по тематике, по остроте. А сейчас — уже и говорить нечего... С другой стороны, Деклан говорил, что нам нужно уходить как можно дальше от политических аллюзий. Мы не должны проводить буквальные параллели. Да, мы во всем этом живем, но это фон, а заниматься нам нужно совершенно другим. Пусть театроведы анализируют пьесу постфактум — нам их выводы никак не помогают.

— Творческая свобода в России остается прежней?

— Как вам сказать... Дело не в творческой свободе. Дело в том, что я как актер все чаще получаю предложения, напоминающие о временах даже не моей юности, а об эпохе до нее. Мне сейчас предлагают сценарии, авторы которых ставят перед собой абсолютно пропагандистские, агитационные задачи, создают миры, которые не существуют, ищут внутреннего и внешнего врага... Все меньше фильмов про людей, все больше — про каких-то странных монстров.

— Но есть, допустим, телесериал «Сваты», в котором вы тоже играли, хотя и совсем другую роль. Когда актер балансирует между Шекспиром и «Сватами», играет вперемешку очень-очень разные роли, это для него хорошо или нет?

— Не знаю, хорошо это или плохо, но такова наша актерская профессия. Мы вольны от чего-то отказываться: многие вовсе не снимаются в телесериалах, многие не работают в театре... Я выбрал паритетный путь, позволяющий иногда есть хлеб с маслом — и заниматься тем, что я люблю, в театре. Там как-то ответственнее подходишь к роли — ты отвечаешь за каждый шаг, на тебя все время смотрят. В сериале все чуть по-другому. Там бесконечное количество каких-то удачных или неудачных моментов, так что успех всему предприятию обеспечивает, по сути, стечение обстоятельств. Мне соседство Шекспира и телесериалов не мешает.

Настройки внутреннего навигатора

— Когда вы выходите на сцену в спектакле вроде «Мера за меру», у вас есть убеждение, пусть подсознательное, что спектакль может и должен как-то повлиять на кого-то, что-то изменить?

— Нет, я никогда не верил в это — и сейчас не верю. Не думаю, что в ком-то что-то проснется, пробудится. Когда у нас формируется внутреннее ощущение эпохи, отношение к каким-то событиям, особенно к таким, какие мы наблюдаем в последнее время, включаются совсем другие механизмы. Вряд ли это отношение может поменять театральная постановка. Зритель может разве что убедиться в чем-то... Но, наверное, во лжи убеждаться легче. Я теряюсь, когда читаю сценарии про украинских боевиков, сжигающих русские хаты. Мне становится не по себе.

— Если спектакль может максимум подтвердить что-то, но не может убедить, — в чем смысл театра?

— В чем вообще смысл?.. Наверное, этот вопрос мне зададут уже там (показывает наверх). Тем не менее — для чего я прихожу в театр? Может быть, кто-то и не знает, для чего он приходит, но я прихожу, чтобы подключиться к какому-либо характеру — и попробовать делить с ним его проблемы, его боль, его страдания.

Сопереживать ему. Вы этого никогда не получите ни в кино, ни у телевизора. При чтении книги — может быть, но театр при умелом обращении с профессией режиссера и актера дает куда больше. Иног­да случаются чудеса, когда ты понимаешь: это ты, это про тебя, это с тобой происходит. Вот как надо поступать!.. Если у актеров и зрителей остается кусочек детского восприятия, чудо случается: мы чему-то научаемся в своей душе. По крайней мере, хочется в это верить. А политические аллюзии — это отдельная песня. Сколько я ни смотрел спектакли любимого и уважаемого мною Юрия Петровича Любимова, который недавно от нас ушел, — всегда это был памфлет, какая-то сатира на власть, и я убеждался в том, что, да, я тоже так думаю, — но смотрел я при этом совершенно на другое.

— В программке спектакля цитируется Адам Смит: «Добродетели стоит опасаться больше, чем греха, ибо ее чрезмерность не контролируется сознанием». Вы согласны?

— Мы привыкли манипулировать этими понятиями, привыкли думать, что вот это хорошо, а вот это плохо. Что добродетели нужно верить... Но в жизни все ведь очень сильно меняется. Я встречаю людей, которые мне бесконечно приятны, — и они стоят на точке зрения, которая прямо противоположна моей. И наоборот.

Как с этим быть? Мне кажется, наши организмы, наши души и мозги всегда имеют свойство, которое еще предстоит открыть будущим нобелевским лауреатам: мы понимаем, в какую сторону идти, к каким людям прилеп­ляться. И такие вот шуточные, иезуитские фразы — вроде фразы Адама Смита — настройки внутреннего навигатора не собьют. Мы все равно так или иначе поймем, что нужно делать. Как говорил Бердяев, в каждом человеке, стоящем на мавзолее, есть Бог, — хотя мы знаем, какие приказы эти правители подписывали и сколько людей из-за них погибло. Но они были прекрасные, улыбчивые мужи, которые олицетворяли для миллионов добродетель...

— В недавнем интервью вы сказали: «Я испытываю некоторую растерянность перед жизнью, хотя понимаю, что к моему возрасту уже надо было бы определиться с задачами, позициями и целями». Это отпечаток эпохи — или ваше личное ощущение?

— Эпохи имеют свойство повторяться, эпоха — это пружина, спираль, круг, может быть, даже ада. Это все мы сейчас наблюдаем, удивляться нечему — и теряться тоже не перед чем. Конечно, мы всякий раз, как в хорошей пьесе, заново удивляемся перерождению людей, их озлоблению. Добродетель отнюдь не торжествует — по крайней мере в России. Но это свойство человеческой натуры. Да и в актерской профессии должна сохраняться неуверенность.

Мы не можем быть уверены во всем — во фразе, в себе, в интонации, в тональности. Иначе это будет неживая ткань. И потом — я сын военного, а мы все пытаемся оттолкнуться от того, чему нас учили, к чему призывали. Мой отец прошел войну, добился всего сам, воспитал и выучил двоих сыновей, построил крепкий дом, он был уверенным в себе человеком. Он одним из первых сдал партийный билет... Это свойство характера. Я — другой.

Николай Караев. Газета Postimees (Эстония), 7 декабря 2014 года.