В апреле лондонские театралы увидят новую постановку знаменитой шекспировской «Бури» британского режиссера Деклана Доннеллана в исполнении артистов из России.
Во времена Шекспира публика попроще ценила заморские диковины: туземцев из Америки, диковинных рыбин. Изысканная же публика больше любила жанр трагикомедии — краткое, живописно-развлекательное зрелище, где глобальная тема борьбы за идеалы заменена чуть более мягкой и локальной темой гуманности и всепрощения. Таковой считается «Буря» Шекспира, хотя произведение это уникальное, не похожее на все остальные произведения классика. Это яркая «сказка» с песнями, танцами и обаятельными персонажами.
Спустя четыре сотни лет после того, как «Буря» была написана, Лондон увидит ее в исполнении русских актеров — коллектива Международного театрального фестиваля имени Чехова, гастроли которого намечены на апрель.
Что такого особенного готовит коллектив для взыскательного лондонского зрителя? На этот вопрос «Англии» ответил Александр Феклистов — известный и любимый актер театра и кино, а также сценарист и режиссер, исполняющий роль Калибана в данной постановке.
— Александр, ради чего стоит посмотреть «Бурю»?
— Русские артисты играют великого Шекспира в постановке английского режиссера. Мы уже выступали во Франции. Спросите у французов — как им? Мы собрали в предместье Парижа 15 полных залов, и это, мне кажется, уже о чем-то говорит. Работа шла тяжело, но в результате спектакль получился очень простой, а ведь это очень важно — поймать эту шекспировскую простоту.
— Как британский режиссер Деклан Доннеллан повлиял на ваше представление о театре, о профессии, заставил взглянуть на вещи по-другому?
— Доннеллан — уникальное само по себе человеческое существо. Это гениальный английский режиссер, у которого я играл в «Борисе Годунове» и «Двенадцатой ночи». Знаете, с одной стороны он нам ничего нового не говорит, а с другой стороны — все время открывает нам что-то забытое старое, и это очень важно для актеров — просто повторить то, что мы когда-то знали. Например, он нам говорил: «Одно дело, что мы чувствуем, а другое — понимать, что мы чувствуем». Все это скорее относится к технологическим моментам нашей работы, но как раз в этих деталях и закопана истина наша…
А еще, у Доннеллана бесподобный, типично английский юмор. Помню, он сказал как-то одному из наших актеров: «Петя, я буду ходатайствовать перед Конфедерацией международных театральных союзов, чтоб вам доплачивали за то, чтобы вы не выходили из образа, пока не зашли за кулисы».
— В одном из ваших интервью вы сказали следующее: «когда по ту сторону рампы находится друг, это раскрепощает, ты многое можешь попробовать, не стесняясь». Вот и вопрос: Деклан вам друг?
— Да, так и есть, мы бываем друг у друга в гостях, у нас действительно дружеская атмосфера, он ни разу не повысил голос на актера — это очень не по-советски и очень приятно, поэтому… ну что тут сказать? Это же прекрасно!
— Наверняка подход к режиссуре в целом тоже отличается от отечественного. В чем это выражается?
— Он очень интересно работает. Если можно так выразиться, он не ставит спектакль. Он создает условия, чтобы мы импровизировали, пытались что-то делать сами, для себя… А потом, своей волей и вкусом, он отсекает лишнее… Мы начали этот проект летом на Валдае. Бесконечное количество этюдов на тему пьесы «Буря» мы делали на природе, на фоне озера, буквально в озере. Переворачивали лодки, пекли хлеб… Точь-в-точь творческая лаборатория.
— Звучит очень по-современному. Инновационные методы, креативный подход к традициям. Все это наводит на вопрос о доступности конечного результата. В Лондоне очень часто идут дебаты о том, что современное искусство неудобовариемое для нормального человека, о его непринятии и непонятии. Вы считаете, что «Буря» требует от зрителя «спецподготовки» и конкретного уровня знаний и вкуса — или же любому придется по душе?
— Мне кажется, что тот человек, который не был в театре 30 лет, удивится, что на сцене нет мебели, нет пещеры, нет камней, но мне кажется, что атмосфера острова — существует.
— Если уже заговорили об искусстве, какое ваше отношение к нему? Многие творческие люди говорят, что картины великих их вдохновляют — у вас такое есть?
— Да конечно, на всех гастролях у нас почти все начинается с музеев, ходим, смотрим живопись.
— Любимого художника не назовете?
— Все это очень тяжело, зависит от периода — от периода самой живописи, да и от того периода жизни, в котором ты находишься. Сейчас мне очень нравится Вермеер, я очень люблю возвращаться к нему, к его светотеням. К его покою.
— А теперь — о психологии. Волшебник Просперо в пьесе произносит такие слова: «Он грань хотел стереть меж тем, чем был и чем казался…» Такое вообще возможно?
— Наша профессия построена на том, что мы черпаем из себя. Элементарный пример: В спектакле «Не больно?» по пьесе Анатолия Алексина я играл молодого режиссера, который умирает от пиелонефрита. Это не основная сюжетная канва, но тем не менее. И вот на репетициях у меня стали болеть почки, хотя ни до, ни после этого спектакля не болели. Наверное, есть какой-то момент самовнушения. Все остальное может совпадать или нет.
— Скажите, после пропускания через себя множества других жизней считаете ли вы что обладаете бесценным знанием о глубине человеческой психике? Быть может, даже можете использовать поведение других в своих интересах?
— Нет, сомневаюсь. Мне кажется, это все-таки какие-то другие процессы, я настолько персонажа в себя не впускаю. В «Буре» я вообще играю «нечеловека». Если бы такое проникло внутрь — я сошел бы с ума.
— Чудо на сцене — что это?
— Это связано с режиссурой. Чудо происходит только тогда, когда ты себя не узнаешь. Когда перешагнул через свое привычное и достиг того, чего сам не ожидал. Но это случается крайне редко.
— Вам приходится много путешествовать. Питер, Париж, Лондон — вы ощущаете разницу между городами?
— Дело просто в восприятии. Одно дело — восприятие советского, российского человека, которому в Париж поехать — праздник. А мы настолько часто бываем везде, что у нас Париж сравнялся с Питером. Так же мы привыкли и к Лондону.
Первое впечатление о нем, конечно, опровергло все представления. Естественно, никаких туманов мы не увидели, и никакого смога тоже. Литературные и метеорологические мифы не оправдались.
Тут и я вспомнила о погоде и поспешила закруглить беседу, чтобы не отвлекать человека от дела, а также не морозить на жутком холоде — погода в день нашей встречи с Александром вполне соответствовала метеорологическим мифам о февральских морозах.
Я же приглашаю всех лондонцев на «Бурю». «Буря» способна исцелить от скуки, а также расшевелить, взбурлить, растревожить и внести перемену — перемену в чувствах, взглядах и настроениях. А в качестве аперитива к полной версии спектакля читателю хотелось бы привести вот такие многозначительные строки:
В этом представленье
Актерами, сказал я, были духи.
И в воздухе, и в воздухе прозрачном,
Свершив свой труд, растаяли они. —
Вот так, подобно призракам без плоти,
Когда-нибудь растают, словно дым,
И тучами увенчанные горы,
И горделивые дворцы и храмы,
И даже весь — о да, весь шар земной.
И как от этих бестелесных масок,
От них не сохранится и следа.
Мы созданы из вещества того же,
Что наши сны. И сном окружена
Вся наша маленькая жизнь.
Мария Тухас. Газета «Англия» (Лондон), март 2011 г.
