За десять лет нашего знакомства в самом сущностном он не изменился. Правда, пять лет «доперестроечных» проверяли по одному, пять лет перестроечных — совсем по-другому, но и те, и другие по-своему провоцировали человека на поиск легких путей и близких манких целей.

Просто ему своейственно органическое умение прислушиваться к себе.

Может быть, поэтому собственно «игровые» роли ему даются не блестяще? Например, в фильме «Странная история доктора Джекила и мистера Хайда» ему надо было, по замыслу режиссера, сыграть воплощение зла и низменных инстинктов в человеческом обличье. Хайд — человек-фантом, который в уродливых и диких гримасах, корявом танце, вопле-рычании должен выражать свое звериное существо. Но Александру Феклистову удались именно те эпизоды, когда его измученный герой прибегает к доктору с криком о помощи, когда Хайд приобретает не только внешнее, но и внутреннее подобие человека.

В театре Феклистову заслуженно везло. Почти в детстве он попал в студию В. Спесивцева, где процесс жизни был даже важнее, чем спектакли. Они в прямом и возвышенном сысле строили новый театр, где мыть полы такая же святая обязанность, как появиться на сцене, участвовать в спевке — как забивать гвозди. И все же студию он оставил. Ушел сам, на долгие годы скрепив себя проверенной дружбой с теми, кто испытал те же восторги, муки, разочарования и предательства, что и он. Ушел после того, как отняли у него спектакль, который был обещан Феклистову как начинающему режиссеру. Перешагнуть через это для него значило сломаться и, может быть, потерять себя. Дожив до вступительных экзаменов, держал испытания почти на все актерские факультеты Москвы. И — провалился. Всюду!

Так что в театральный институт он поступил только в 22 года, когда некоторые заканчивают. Он был принят в Школу-студию МХАТа, на курс Олега Ефремова.

Каждый из поколения спрашивает себя, ко времени ли он родился. Каждое поколение «аттестует» свою жизнь по деяниям предыдущих. Перед нашими глазами, глазами тех, кто родился и вырос в «безвременье застоя», среди омертвевших истин и лживых официозных ценностей, — поколение шестидесятников. Тогда, когда мы были либо слишком малы, либо едва родились, им выпало прожить лучшее время своей молодой жизни. Новый театр (Олег Ефремов и «Современник», Анатолий Эфрос, Юрий Любимов), новая литература (Евтушенко, Вознесенский, Окуджава, Володин, Аксенов), новая живопись и скульптура и, наконец, новый кинематограф — все дышало идеями раскрепощения и обновления, вольницы и прозрения. Все вперемешку — иллюзии и истины, восторг и отчаяние… Пожалуй, именно то поколение было последним идеалистическим поколением в «коренном» смысле этого слова — у них были общественные и личные идеалы, и они в них верили. Может быть, поэтому у них многое получалось?

Ефремов помнил о счастье, выпавшем на их долю, — группового энергичного создания нового театра. Не беда, что к 80-м годам остались лишь обломки многих начинаний 60-х, лишь отдельные люди, но не коллективы, лишь все более отрывающиеся от реальности идеалы, перемешанные с компромиссами. Ефремов и Покровская, как и все шестидесятники, понимали необходимость жить именно поколением, а не «группой товарищей». Однако в благие намерения вкрадывалась вторая реальность, идея пародированная, извращенная — идея официального поколения.

«Лучшая дорога нашей жизни» — так назывался первый фильм Феклистова. О строительстве Байкало-Амурской магистрали, о которой сейчас не принято говорить и предпочитается не вспоминать. Почему Феклистов играл в этом фильме? Потому что это первая работа в кино? Потому что «духовная» роль по нутру? Я далека от того, чтобы защищать или укорять артиста. В его поступке — повседневность прошлых лет. Да, тогда уже не угрожали репрессии и лагеря. Споры и несогласия были чреваты всего лишь выговорами, недопусками, личным невезением. И это оказывалось самым серьезным испытанием — не в героике больших поступков, а в быту и обыденности мелких.

Не по этой ли причине он иногда соглашается на самую разную работу в кино, заведомо неравноценную, неравнозначную, порою заставляющую после премьеры смущенно отводить глаза от старых друзей и коллег? А кроме того, такие уж у него актерские данные. Он с равным успехом может играть крестьянина и дворянина, рабочего и интеллигента. Это тот тип, который столь же возможен в «коленах» аристократических, сколь и в лучших образцах народной породы. Поэтому выбор его на роль Германна в «Пиковой даме» так же естественен, как и на роль командира в «Отряде», или на роль Просвирняка («Шура и Просвирняк»). В «Отряде» А. Симонова страданием героя Феклистова стала вина, добровольно принятая им на себя — за бойню 41-го года. В этой истории попавших в окружение мальчиков-солдат герой Феклистова незаметно становится нравственным центром картины…

— И все-таки стоит ли так часто сниматься?

— В последнее время, кино, пожалуй, на первом плане для меня. В кино я с большим удовольствием работаю. Почему? Потому что кино ближе природной органике. В театре надо что-то с собою творить, совершенно заново, с нуля. В театре я поневоле (и по-воле, конечно!) должен отвечать за все, за весь спектакль. Многие спектакли и роли в театре просто того не стоят, а сил забирают много. В кино же с самого начала съемок я отвечаю только за себя и свою роль, и не вижу зачастую, что делают мои партнеры.

— Но при этом происходит то, или может произойти, что в фильме Ю. Кары «Пиры Валтасара» или в фильме, который начинал М. Казаков и заканчивал другой режиссер («Пиковая дама»). В «Пирах Валтасара» как ни старался ты индивидуализировать своего героя, ничего не получалось. Режиссеру необходимо было, чтобы Сандро эффектно плясал и чтобы его лицо выражало постоянный духовный подъем… А Германн! Был задуман М. Казаковым как герой «безвременья», как человек вольного и в то же время пытливого сознания, как предтеча героев Достоевского… Доделывал фильм другой режиссер… И что же получилось? В театре все же что-то еще можно поправить и после премьеры…

— Может быть, ты и права. Надеюсь, так и будет у нас с Р. Козаком. Наша работа над «Маскарадом» в студии «Человек» доставляет настоящую радость…

— Арбенин?

— Да. Если получится… Хотя без кино я уже не могу. С удовольствием снимался в фильме «Уроки в конце весны» у О. Ковуна. А вообще-то на экране в последнее время мне чаще предлагают, как ни странно, роли отрицательные…

А что же тут странного? Феклистов мастерски «собирает» характер. Характер готов у него еще до «мотора». Кадр всего лишь выхватывает одно из его проявлений. Вспомните Седого в фильме В. Абдрашитова и А. Миндадце «Плюмбум, или Опасная игра». Этот «жестокий профессионал» четко разбирался в людях и нелюдях. Он знал человеческую породу и не ждал от нее ничего хорошего. И в помощи не нуждался. И благодарности не искал. А уж если был вынужден благодарить сам какого-то мальчишку, то сквозь зубы…

Или у Просвирняка («Шура и Просвирняк» Н. Досталя), героя послевоенного, — разве не видна биография «своего парня»? Искреннего и в рвении, и в «стукачестве» по убеждению. Как незаметно и убедительно доводит его Феклистов до состояния полного озверения! Он — доктор Джекил эпохи сталинизма, превращающийся на глазах в мистера Хайда…

Впрочем, что это я? Он — Александр Феклистов, 35 лет. Женат. Трое детей. Актер студии «Человек» при МХАТе им. А. П. Чехова. Популярный артист кино. Прошлое обновляется в его поколении и дает ему роли. Опыт предыдущих поколений уму полезен уже тем, что дал сознание ненужной помпезности «лучшей дороги», научил обходиться без чрезмерного прославления и заведомого отрицания. У него получается.

Мария Игнатьева. Газета «Культура», 17 апреля 1993 г.