Всегда удивляло! Насколько наши актеры лишены вот той пресловутой звездности, которая не дает, скажем, Майклу Джексону спокойно жить. Они такие же, как и мы, только работа у них другая, как говорится, публичная. Правда, все привезенные из России постановки провинциальный люд, простите за прямоту, воспринимает как нечто фантастическое. Актеры же о своей работе говорят спокойно, без тени зазнайства. В таких случаях создается впечатление, что общаешься не со знаменитостями, а со старыми товарищами.

Александр Балуев закурил. «Большой добряк», — подумалось мне и я перевела взгляд на второго Александра, Феклистова, который грустно разглядывал комнату, в которой ему предстояло отвечать на вопросы. Коллеги по сцене, приятели по жизни и настолько разные. Один — весельчак с грубым голосом, знающий, как правильно подобрать колкое словечко, чтобы не обидеть, а развеселить человека, второй — тихий, но очень улыбчивый, говорящий очень тихо, почти шепотом, скромняга В новой постановке «Великолепнй мужчина» по пьесе Танкреда Дрста, привезенной в Донецк на прошлых выходных, они абсолютные противоположности: Балуев — сказочно богатый франт, не умеющий говорить красивые слова, Феклистов — поэт-одиночка, склонный к благородным жестам В спектакле они — почти враги, а перед микрофонами и камерами — старые друзья, один из которых подкалывает другого. Кто кого, думаю, не трудно догадаться.

— Как вы относитесь к экспериментам в театре?

Александр Балуев: Ну это же все для людей делается. Мне все равно, что интересует публику — экспериментальный, или общенародный жанр типа телевизионного формата. Я просто выбираю между интересным и неинтересным. Ну, ведь бывает, что человек посмотрит экспериментальное кино и скажет: «Зачем я время потерял... Ведь неинтересно».

— Вы как-то сказали, что не любите толпу.

А. Б.: Большое количество народа как вы назовете? Толпы народа. А это хорошо или плохо. Пушкин тоже о толпе писал Хорошо, можно назвать не толпой, можно назвать большим количеством людей. Чем больше, тем лучше

— Но ведь масса людей любит не театр, а сериалы!

А. Б.: Если сериалы пользуются спросом, они имеют право на существование. Поэтому у нас есть что-то типа «Не родись » На мой взгляд, это все чудовищно и дешево. Это делает из массы людей, толпу. Я не участвую в таких историях

— Но ведь сейчас и классику в сериалы превращают.

А. Б.: Я думаю, это не навредит. Еще немного и мы совсем перестанем читать книжки. А так, придя после вечеринки и включив ящик, человек узнает, что есть «Идиот» Достоевского. Еще чуть-чуть и нам кирдык. Пусть хоть так с классикой поколение знакомится.

— Сейчас многие произведения для театральных постановок настолько сокращаются.

А. Ф.: Это изначально неправильно. Но я думаю, что чаще берутся ограничения, касающиеся масштабности произведения, а не его сути.

— А к книгам на дисках как относитесь?

А. Б.: Удобно это. Едешь в машине и слушаешь. Но я не пользовался такими штуками.

А. Ф. : А Владимир Владимирович пользуется.

— Как считаете, чего не хватает отечественному кинематографу?

А. Б.: Денег Вложенных денег. Хотя сейчас есть театры, которые в постановки вкладывают по 100 тысяч долларов, а некоторые по 10 тысяч.

— Как часто отказываетесь от ролей и почему?

Александр Феклистов: Бывают, конечно, такие случаи. Я отдаю все-таки предпочтение театру. Этим и объясняются порой мои отказы сниматься в кино.

— Со спектаклем «Великолепный мужчина» вы объездили уже не один город. Заметили, московский зритель отличается от провинциального?

— Заметили. Московская жизнь отличается от жизни всего мира. Я не люблю играть в Москве, хотя я там родился и живу, и очень люблю выезжая. Московская публика испорченная, даже не знаю чем, может плохим театром, может еще чем-то. А в маленьких городах я чувствую необыкновенное тепло.

— Многие гости Донецка удивляются, как это у нас в городе девушки вот так просто ходят по улицам?

А. Б.: А в Киеве какие девушки ходят У нас по-другому. В Москве их сразу ангажируют, пристраивают к каким-то клубам. Они, конечно, тоже ходят, но их путь короче (Смеется)

— А картины со своим участием смотрите?

А. Ф: Смотрю конечно. И не только со своим участием. Мы, как и вы, ходим в театр за тем же: хотим пережить банальные вещи.

— На спектаклях позволяете себе импровизации?

А. Б.: Да. Скажу больше, на «Великолепном мужчине», мы много импровизируем. Раньше было не так: был человек с фанариком, который указывал артистам, как что делать. Вот было страшно! Это время, к счастью, прошло, для меня во всяком случае. Я против жесткого следования установкам. Ведь мы — сами себе режиссеры.

А. Ф.: Знаете, я спросил как-то у одного иностранного режиссера, как у них идет спектакль. Он ответил, что как поставили три года назад, так и стоит (Смеется) То есть, изменений никаких.

— Так каким должен быть театр?

А. Ф: Он должен быть живым, мне кажется. Должен быть естественным. Сейчас часто бывает так, что театр становится сложным для зрителя. А такого не должно быть.

— Александр Николаевич, ваш герой в спектакле «Великолепный мужчина» умирает. Не страшно такого играть?

А. Б.: Мы ведь условно умираем. Хотя артистов иногда ведет так далеко, что иногда надо подлечивать.

А. Ф.: Это еще что Вот Саша Деревянко играл беременного трансвестита.

А. Б. : Да и вообще, если убрать слово «смерть», тогда давайте уберем слово «жизнь»

— Значит, все условно?

А. Б.: Все, что я делаю, я придумываю. Мое представление о том, что я делаю, существует во мне. Все это потом искусственно в себе самом взращивается Я обожаю искусственность и не люблю реализацию ирреального — этого хватает в жизни. В театре нужны придуманные образы, ситуации, от которых зритель не сможет оторваться.

А. Ф.: Знаете, как говорят: мы не высоты боимся, а себя перед этой высотой. Так и у актеров: ложась в постель, я фантазирую, как я буду падать вниз со скалы, как буду карабкаться на верх Это мой бред такой!

— Есть роли, которые бы вы никогда не сыграли?

А. Б.: Я не хотел и не хочу играть военных.

А. Ф. : А у меня таких табу нет!

— Александр Николаевич, а переломные моменты в своей жизни помните?

А. Ф.: А мои переломные моменты вас, значит, не интересуют?! (Смеется)

А. Б.: Вот ведь какой человек, весь переломанный! У меня много таких. Вообще-то судьба человека не должны переламываться какими-то моментами. Не надо нам майданов и фруктовых революция. Это все от лукавого. Лучше бы этого вообще не было.

— Ну и напоследок, что вы читаете кроме сценариев?

А. Б.: Я детские сказки читаю, «Дюймовочку», например.

А. Ф. : Я перечитал «Войну и Мир», наверное, уже раз третий.

— А в «Звездах на льду» почему не катаетесь?

А. Б. Я попытаюсь объяснить В Америке, звезды — это огромная киноиндустрия. Звездная дорожка — это некая структура, которая поддерживает интерес зрителя. У нас такого нет производства. Называть нас звездами нельзя — не хочется идиотами выглядеть. Надо начинать с индустрии. У нас решили начать со «Звезд на льду».

А. Ф: Мы в мае были на «Аллее звезд». Странное ощущение, как на кладбище, где людей хоронят. Ходить там трудно. Вот ступаешь, потом сюда же собачки покакают. Потом надпись, скажем, «Том Круз» выскребать придется.

А. Б.: У нас есть популярные артисты. Но они досягаемы: можно подойти и автограф взять. С американскими звездами так нельзя. И вообще Америка, как журнал. Обложка красивая, а откроешь... Я Европу люблю.

Дарья Кияница. «Московский комсомолец» в Донбассе, 1 ноября 2006 г.