В старину такого актера приписали бы к числу театральных «злодеев» — Яго, Клавдий, Франц Моор; амплуа необходимое и почтенное, доля нелегкая. Как жаловался черт Ивану Карамазову — вот, выбрали меня, козла отпущения, заставили писать в отдел критики, и получился журнал, то есть всемирная человеческая история. Александр Феклистов и в театре, и в кино, как правило, имеет должность антагониста героя, его противоположность и ему противовес; если вспомнить знаменитую пьесу Евгения Шварца, то, конечно, А. Ф. был бы наилучшая Тень. Одной из его первых работ как раз и была подобная тень — мистер Хайд, черное альтер эго доктора Джекила из экранизации повести Стивенсона. Хайд получался из Джекила с помощью таинственных снадобий, и существо, сыгранное А. Ф., несло на себе отпечаток сатанинской алхимии — насмешливо и умышленно недоделанное, полустерто-размытое, оно было заряжено сверхъестественным электричесвом зла.

Каковы бы ни были персонажи, сыгранные А. Ф., они никогда не ходят по солнечной стороне улицы. Даже трудно припомнить, что кто-нибудь из них веселился или радовался — все сплошь хмурые, мрачные, тяжелые, угрюмые люди, а то и не люди вообще, но род каких-то недовоплощенных приведений.

Никакой строго типажной «злодейскости», годящейся для сказок и ужастиков и, как правило, комической, в А. Ф. нет — его странно-текучее, изменчиво-неопределенное лицо ловит малейшие оттенки тягомотной обыденности современного мира, где ни свет, ни тьма не в состоянии воплотиться в ярко-романтической определенности.

Герои А. Ф. зачастую существуют точно в подвале Бытия, где в серых сумерках шуршат грызуны и пахнет сырой проросшей картошкой, именно из этой слизи и холода заполз в фильм «Шура и Просвирняк» отвратительный и неотвратимый Просвирняк.

Разрушение мира происходило вовсе не по плану черных стратегов Люцифера — для маленькой телефонной станции, где происходило действие, того не требовалось, нет; это сколько-ползучее, бессознательное, глядящее рассеянно-стеклянным взором зло как-то самозародилось в темных подпольях и невыметенных углах микрокосмоса.

Сумрачно-неопределенным, отталкивающим, без малейшего романтического блеска вышел у А. Ф. и Германн из экранизации пушкинской «Пиковой дамы» (Эти… три верные карты…).

Сыгранный им в картине «Пиры Валтасара…» Сандро из Чегема, знаменитый персонаж, созданный в прозе колоритным словоплетением Фазиля Искандера, удивлял пугающей бескрасочностью и на все готовностью — человек «из народа» выходил марионеткой, пляшущей игрушкой монструозных вождей и не заслуживал никакой симпатии.

Да, собственно, происхождение «из народа» мало умиляет А. Ф. В лучшей своей театральной работе («Эмигранты» по пьесе Славомира Мрожека) он разделался с так называемым простым человеком на славу.

Человек вообще у этого актера под подозрением, кем бы он ни был и чем бы ни прикидывался. А. Ф. — один из самых неромантических, невычурных и непретворных актеров отечества, чья психологическая проницательность доходит порой до анатомической беспощадности.

Пора сказать, что А. Ф. — великолепный артист и наше кино переходного периода лишь слегка использовало его возможности. Не надо быть А. Ф., чтобы изображать одного из жалких ублюдков-мародеров в «Годе собаки» или ничтожного мужа-импотента в «Подмосковных вечерах».

Русское самосознание всегда было богато «подпольем» — потаенной, подавленной рефлексией, болезненными тайными думами и похороненными в глубинах души страстями — а уж в последние годы и подавно, и никто, наверное, не сумел бы воплотить нового «человека из подполья» лучше, чем А. Ф. с его пронзительным, въедливым копанием в сумрачных складках души и упрямым нежеланием хоть чуть-чуть подсластить пилюлю горькой правды о некоторых причудливо-вымороченных формах органической жизни на земле.

Татьяна Москвина. Cтатья из книги «Новейшая история отечественного кино 1986-2000». Часть I. Кинословарь. Том третий. Стр. 281